Закрываю глаза и мне становится не то грустно, не то смешно. Нет, скорее все-таки грустно, потому что когда человек радуется, то слезы обычно не такие на вкус. Пью растворимый кофе с растительными сливками и почти не ощущаю вкуса. Только почему-то ощущаю привкус муската… Слабенький такой, едва различимый, но он есть. Немного успокаивает, совсем каплю.
Оказывается, у меня довольно много ее фотографий. Это радует. У нее красивые серо-голубые глаза и смешная прическа.
Это гораздо сложнее, чем я думала. Память всегда так услужливо подсовывает именно те моменты или кусочки прошлого, которые, казалось бы, надо забыть, выкинуть из головы. Но вот не судьба. Это заставляет страдать еще сильнее чем тогда, когда ты понимаешь, что до момента лишения земли под ногами осталось всего ничего – четыре дня.
Опять грею руки под настольной лампой. Когда я ей об этом сегодня сказала, она рассмеялась и обозвала меня ребенком. Хотя сама ведь младше меня.
Сейчас время тянется как старая резина: трескается и разлетается на кусочки. Каждый такой кусочек значит для меня что-то важное. И каждый из них я ловлю невидимым сачком и прячу в несуществующий лазурно-голубой ларец. Так удобнее всего их хранить. Пусть эти кусочки со временем станут твердыми, как камень, и будут царапать мне ладошки, но они будут помнить все.
Как бы хотелось, что бы эти четыре дня длились вечно. Жаль, что это невозможно. Потому я просто продолжу греть руки под настолько лампой. Как ребенок.
И снова... Спасибо, Мидзу.
Оказывается, у меня довольно много ее фотографий. Это радует. У нее красивые серо-голубые глаза и смешная прическа.
Это гораздо сложнее, чем я думала. Память всегда так услужливо подсовывает именно те моменты или кусочки прошлого, которые, казалось бы, надо забыть, выкинуть из головы. Но вот не судьба. Это заставляет страдать еще сильнее чем тогда, когда ты понимаешь, что до момента лишения земли под ногами осталось всего ничего – четыре дня.
Опять грею руки под настольной лампой. Когда я ей об этом сегодня сказала, она рассмеялась и обозвала меня ребенком. Хотя сама ведь младше меня.
Сейчас время тянется как старая резина: трескается и разлетается на кусочки. Каждый такой кусочек значит для меня что-то важное. И каждый из них я ловлю невидимым сачком и прячу в несуществующий лазурно-голубой ларец. Так удобнее всего их хранить. Пусть эти кусочки со временем станут твердыми, как камень, и будут царапать мне ладошки, но они будут помнить все.
Как бы хотелось, что бы эти четыре дня длились вечно. Жаль, что это невозможно. Потому я просто продолжу греть руки под настолько лампой. Как ребенок.
И снова... Спасибо, Мидзу.